КАЖДЫЙ ФИЛОСОФ ДОБИВАЕТСЯ в своих трудах - ЛИЧНОГО БЕССМЕРТИЯ...Да, - это так!

 

Пристальное внимание нашего времени к истории русской философской мысли, особенно XIX и XX вв., исключительно велико и вполне оправданно.

 Оно в немалой степени обусловлено тем, что до недавнего времени эта история была представлена далеко не в полном своем объеме и свойственных ей альтернативных концепций по самым разнообразным проблемам, которые всегда отличались глубоким мировоззренческим и смысложизненным значением. 

Отдельные философские учения в отечественной истории мысли, как и разрозненные сочинения того или иного его представителя, которые только и становятся поначалу доступными и известными, вызывают образ вершин необъятного архипелага. По ним можно лишь догадаться о существовании мощного донного массива.

 Путешествие от одной его вершины к другой, установление связей между ними, обоснованное воспроизведение по возможности целостной картины истории русской философской мысли и сегодня продолжает оставаться весьма актуальной задачей, причем до сих пор далеко не так уж и легко разрешимой.

 

Но отмеченное обстоятельство обусловлено, однако, не только ощущаемым еще определенным дефицитом информации и времени. Как известно, мало просто прочитать то или иное сочинение. 

Самое главное при этом — вникнуть в ход мыслей автора, понять значение и взаимосвязанность тех или иных его суждений, объять целостность данной концепции. Лишь в этом случае можно по-настоящему проникнуть в действительный замысел того или иного философа. 

Для достижения такой цели необходимо еще и должное знакомство с историческим контекстом его жизни и творчества. Нельзя вместе с тем не учитывать и то обстоятельство, что, например, терминология, в свое время распространенная и самоочевидная, сегодня может представляться странной и непонятной, а имена, тогда чуть ли не всем известные, находившиеся «на слуху», в наши дни оказываются уже давно забытыми и потому ни о чем не говорящими.

 Изыскания эти требуют приложения немалых усилий и особой скрупулезности. Поэтому и в данном отношении нужно отдавать себе ясный отчет в относительном характере нынешних выводов и оценок, кропотливо и терпеливо собирать зерна истины, всеми возможными способами актуализируя исследования такого рода. Ответы на эти и им подобные вопросы отнюдь не всегда могут претендовать на однозначность, а тем более — очевидность. 

Так что критичный настрой и в этом отношении безусловно также необходим.

 

Известно вместе с тем, что монополии на истину не существует. 

Не менее верно и то, что каждый сколько-нибудь серьезный мыслитель, да и вообще любой человек, будучи в здравом уме и твердой памяти, не обладает и монополией на заблуждение. Никто не располагает абсолютной истиной, и никто не заблуждается абсолютно — те или иные рассуждения всегда содержат тот или иной рациональный смысл, в той или иной степени соответствующий действительности. Иначе говоря, и истина, и заблуждение относительны. Так что, как правило, любая мысль, любое суждение заслуживают должного внимания и вдумчивых размышлений.

 

Однако отсутствие монополизма и на истину, и на заблуждение отнюдь не устраняет, а, напротив, лишь утверждает реальное существование и того, и другого.

 И свидетельств тому не счесть [1, с. 17 и др.]. Но раз истина в принципе возможна и достижима, значит, есть и необходимость ее отыскания. Истина была и остается целью познания. Устремленность познающего субъекта к поиску истины предполагает неустанное контролирование соответствия человеческих знаний реальной действительности, поскольку и то, и другое, и третье (знание, действительность, соответствие между ними) исключительно динамично. Иными словами, непременно нужно помнить о том, что истина всегда конкретна, ее конкретность вытекает непосредственно из самого определения истины.

 

Но отказ от монополии на истину, оправданный духом и велением времени, вряд ли можно считать достаточным основанием для оправдания встречающегося стремления отказаться вообще от притязаний на истину, а значит и от ее поиска. Такой отказ представляется ничем иным, как еще одной крайностью. Другое дело, не дающий покоя вопрос — что есть истина?

 Более чем оправданное стремление обладать ею предполагает научный поиск, честный диалог, свободу дискуссий, плюрализм мнений, которые должны быть изложены и обдуманы, а также толерантность (лат. tolerantia — терпение), т. е. терпимость по отношению к любому из убеждений и корректность в общении дискутирующих сторон.

 

Какой бы ни была мировоззренческая концепция и ее составляющие, она, как правило, может успешно развиваться не только через реализацию своих собственных потенций, но и благодаря обогащению достижениями духовной культуры, которые накапливаются вне их заведомо ограниченных пределов. 

По свидетельству исторического опыта самоизоляция любого мировоззренческого учения и методологии чревата нарастанием серьезных негативных моментов вроде догматизации, схоластичности, формализма, дефицита новых идей и т. п. «Противоядием» этому является как раз открытость обсуждения, именно терпимость к чужим убеждениям и готовность к самосовершенствованию. 

Лишь в дискуссии, не усугубляемой и не омрачаемой привходящими обстоятельствами, может осуществиться поиск истины, снова и снова проверяемой и перепроверяемой на практике.

 

Принятие во внимание и выполнение такого рода требований необходимо при рассмотрении любой проблемы, любой темы исследования, в том числе и в особенности — личного бессмертия в неразрывном единстве, как уже подчеркивалось, с проблемами жизни и смерти. 

Но приходится с сожалением констатировать, что эта триединая проблема, эта тема в целом, как ни странно на первый, поверхностный взгляд, в отличие от многих других проблем и тем русской философии (например, свободы и т. п.), не обделенных вниманием исследователей, оказалась, действительно, вне поля их зрения и интересов. Она стала своего рода изгоем, вокруг которой сложился своеобразный заговор молчания.

 А между тем, несомненно, без позитивного решения проблемы личного бессмертия в принципе не могут быть должным образом решены ни та же проблема свободы, ни любая другая. Неудивительно, что сами русские философы отдавали себе в том вполне ясный отчет и высказали по этой проблеме немало интереснейших мыслей.

 

Отправной пункт рассмотрения проблемы личного бессмертия отечественными философами принято связывать с именем А. Н. Радищева. 

   Александр Николаевич Радищев

Подобная точка зрения во многом справедлива и оправданна. Действительно, он был автором известного (и притом именно по данной теме) сочинения

 — «О человеке, о его смертности и бессмертии», 

которое было опубликовано сыновьями Радищева в 1809—1811 гг., т. е. уже после его трагической кончины в 1802 г. Но это только одна сторона дела. Существует еще и другая сторона. Дело в том, что в первых двух книгах этой работы были собраны, по словам самого же Радищева, «все возможные и употребительные доводы, смертность души утверждающие». 

Вместе с тем он старался дать им «возможную ясность и поставить их во всей их блистательности и прелестности, дабы тем яснее могла быть их слабая сторона, если она есть, и оказалось неправильное суждение, если где оно возгнездилось» [4, с. 97]. Содержание же двух последних книг составляет, как пишет Радищев, «все, что найти можем на подкрепление противного мнения», чтобы «восстановить человечество в ту истинную лучезарность, для коей оно кажется быть создано» [4, с. 97]. Но это еще не все.

 

Есть и более определенные его высказывания. Так, если первую часть своего сочинения он заканчивает призывом: «...верь, по смерти все для тебя минуется, и душа твоя исчезнет» [4, с. 117], то венчается оно прямо противоположным: «Верь, вечность не есть мечта» [4, с. 141]. Такого рода антиномичность является одной из самых характерных черт этого трактата. 

Тем не менее, в нем, с одной стороны, вполне однозначно предстают предпочтения самого Радищева, а с другой и вместе с тем, хотя он и остается в определенном смысле предтечей русских философов, в воззрениях которых проблема личного бессмертия заняла одно из центральных мест, его собственные взгляды по рассматриваемой проблеме, судя по всему, не обнаруживают сколько-нибудь значимой самостоятельности и оригинальности.

 

Вряд ли поэтому может вызвать удивление, что оценки воззрений Радищева, его книг и их влияния на развитие русской философской мысли оказались весьма разноречивыми, а нередко и диаметрально противоположными. Одни критики относят его к выдающимся мыслителям, считают ярким представителем последовательного материализма, внесшим заметный вклад в развитие этого философского направления, другие же высказывают совсем иные суждения.

• Так, в «Философском энциклопедическом словаре» отмечается, что Радищев — «философ-материалист, родоначальник революционной традиции в России» [5, с. 560]. Подобные характеристики даются и в других изданиях того времени.

 

Уместно привести и мнение по данному поводу такого известного историка русской философии, как Н. О. Лосский, который оценивал роль Радищева весьма положительно. Он считал этого русского мыслителя и политического деятеля человеком высокой культуры, знаменитым критиком несправедливых порядков в жизни России, который выступал против самодержавия, у кого крепостное право вызывало негодование. 

Лосский признавал трактат Радищева как сочинение, имеющее философское значение. Однако взгляды его автора характеризуются им не вполне последовательно. 

С одной стороны, Лосский утверждает, что Радищев в первых двух частях трактата излагает «свои материалистические» воззрения на бессмертие, а с другой, что в двух последних он их опровергает, приходя, в конечном счете, к следующему итогу. «Итак, — заключает он, — Радищев ясно сознавал различие между чувственным опытом и нечувственным мышлением относительно объекта». И далее: «Придя к заключению, что душа проста и неразделима, Радищев делает вывод о ее бессмертии» [6, с. 23]. 

Понятно, что последнее никак не отнесешь к материализму. Так что вряд ли прав Лосский, когда он утверждает, будто вначале упомянутого трактата Радищев излагает «свои» материалистические убеждения. Скорее всего, это все же не так.

 

Другой известный представитель русской философии — Г. Г. Шпет, в отличие от Лосского, характеризовал взгляды Радищева и его книгу резко отрицательно. 

«Если мы предъявим к его произведению высокие требования, — считал он, — оно окажется ниже критики — ученический реферат о четырех-пяти прочтенных книгах. Как произведение писателя, обращающегося к широкой публике, оно — будь оно закончено и своевременно выпущено в свет — могло бы иметь свое, даже философское, значение и влияние» [7, с. 78].

 Однако, как представляется все же, — не только «могло», но и имело. Что же касается философской ориентированности воззрений Радищева, то Шпет по этому поводу утверждает: «Радищев — не материалист, не сенсуалист, и бессмертие души он отстаивает недвусмысленно» [7, с. 80]. С такого рода выводом, пожалуй, трудно не согласиться.

 

Что же касается историко-философских работ последнего времени, в которых затрагивается этот вопрос, то в одной из них, оценивающей трактат Радищева как основное его философское сочинение, вместе с тем отмечается:

 «Если основным источником рассуждений Радищева в первых трех были произведения И. Гердера, Ш. Бонне, Г. Лейбница и М. Мендельсона, то в четвертой книге он предпринял попытку самостоятельного исследования и решения основных вопросов человеческого бытия, его сущности и существования, смертности и бессмертия» [8, с. 394].

 Таким образом, наличие указанных источников констатируется вполне сдержанно, а собственные взгляды автора связываются главным образом с четвертой частью его трактата, в которой как раз обосновывается посмертное существование человека. В общем же сегодня в основном продолжает превалировать скорее традиционно положительное отношение к этому сочинению Радищева и воззрениям его автора.

 Такого рода расхождения в оценках лишний раз подчеркивают и сложность, и необходимость дальнейшего исследования жизни и творчества Радищева. Но, как бы там ни было, пока что вряд ли его взгляды относительно проблемы личного бессмертия стоит выделять в самостоятельную главу или даже параграф.

Источник: http://tehne.com/library/vishev-i-v-problema-zhizni-smerti-i-bessmertiya-cheloveka-v-istorii-russkoy-filosofskoy-mysli-moskva-2005